– При Антоне Семёновиче ребят, достигших совершеннолетия, из коммуны никто не выгонял. Они, хоть поступали на рабфаки и в училища, после занятий всё равно возвращались в коммуну. Но когда подошёл наш выпуск, Антона Семёновича перевели на другую работу, а через год закрыли саму коммуну. Все мы разъехались по собственным взрослым жизням.

Я поступила на курсы медицинских сестёр в Харькове. Снимала угол, жила на деньги, лежавшие у меня на сберкнижке. Но их хватило только на два семестра, а потом пришлось отчислиться и найти работу, чтобы как-то себя содержать.

Моя подруга собралась переезжать в Ворошиловград и позвала меня с собой. Там я устроилась счетоводом в издательство местной газеты «Правда» и стала зарабатывать достаточно, чтобы вновь задуматься об учёбе. Вскоре поступила на такие же курсы, только теперь уже вечерние, чтобы днём продолжать работать.

В это время началась Советско-финская война. В Ворошиловград стали поступать тяжелораненые с фронта, которым мы оказывали медицинскую помощь. Но поскольку бои проходили далеко, война оставалась для нас, молодых девочек, батальной сценой из кино, не более. Мы не могли представить её в «декорациях» наших улиц и площадей.

День 22 июня 1941 года я помню с документальной точностью. Было тёплое летнее воскресенье, мы с подругами Тоней и Диной собрались ещё к одной подруге, Нине, за город, провести время на природе. Я как раз гладила выходное платье, когда по радио объявили, что началась война. Верилось в это с трудом, особенно учитывая, что накануне между Германией и Советским Союзом был подписан договор о ненападении. Но вылазку свою решили не отменять, собрались с девочками на трамвайной остановке.

Подруги за меня заступились, подтвердили, что сообщение передали около 12 часов по радиоточке, поэтому его ещё нет в газетах. На следующей же остановке люди высыпали на улицу, чтобы скорее позвонить близким и сообщить эту страшную новость. А мы с девочками поехали дальше, оставшись наедине с тяжёлыми мыслями. Через несколько дней в Ворошиловграде уже начались бомбёжки.

Помню, лечу по лестнице, перепрыгивая через три ступени, из окон типографии вылетают стёкла, а на проходной – уже первая раненая, вся в крови. В тот день мы до глубокой ночи грузили их на носилки и отправляли с легковыми и грузовыми машинами в медицинский пункт. Некоторых особенно тяжёлых приходилось сопровождать. Один такой мужчина, которому оторвало ноги, бредил: «Сестричка, забери мои ножки и рядом положи – я врачам скажу, чтобы пришили».

Наш выпуск из медучилища пришёлся как раз на начало Великой Отечественной войны. Сначала я работала в эвакуационном госпитале, а в 1942 году записалась добровольцем в Красную армию и ушла на фронт. Был мне 21 год. За следующие четыре года службы я увидела столько ужасов, сколько не видела за всю свою жизнь.

Сначала я работала в полевом госпитале, вела палату тяжелораненых – двадцать пять человек с ног до головы в гипсе. Одному больному ампутировали обе ноги, пока он был без сознания. Старшая медсестра предупредила, чтобы я глаз с него не спускала. Я наивная была – сама не догадалась бы, что после прихода в сознание он наверняка попытается наложить на себя руки.

Но солдатик оказался из крепких. Сразу после пробуждения попросил, чтобы я срочно написала письмо его жене и объяснила, как до нас добраться. Я, конечно, так и сделала, только на следующий день всех тяжелораненых эвакуировали в тыл – наступали фашисты.

Однажды, когда наша гарнизонная часть была под Армавиром, немцы взорвали железнодорожные пути. Сошли с рельсов и столкнулись два советских эшелона: один с тяжёлой техникой, другой – с только что призванными ребятами, не нюхавшими пороха. В полночь в часть позвонили из города и попросили помочь раненым – так много их было. Весь остаток ночи и следующий день мы извлекали тех парней из-под обломков.

По обе стороны путей находились пронумерованные бараки, трижды изолированные колючей проволокой, через которую был пущен электрический ток. А за бараками – целая индустрия смерти: газовые камеры, печи для сожжения заживо, пыточные камеры… Пытки были и психологическими. Нам рассказывали, что семей, попадавших в Освенцим, разделяли и расселяли по разным баракам – детским и родительским. Они думали, что расстаются друг с другом ненадолго. И только немцы знали, что они никогда больше не увидятся.

Перед уходом фашисты постарались уничтожить как можно больше пленных. Людей живыми запихивали в печи по 24 человека, а оставшихся сжигали на улице в открытых кострах. Костры эти дотлевали на наших глазах. Я лично видела, как в углях дышал чей-то полусгоревший труп. Был выделен целый отряд, который собирал их по территории всего лагеря.

Победу мы встретили в Чехословакии, под Прагой. Новость о капитуляции Германии сообщили мне прохожие – пожилая интеллигентная пара с газетой в руках. Они поравнялись со мной на улице и обратились: «Вы слышали? Война закончилась». Совсем как тогда, в 1941 году, я обратилась к незнакомцам в трамвае. Таким удивительным образом закольцевался, зарифмовался в моей жизни этот страшный сюжет – война.

В части мне, конечно, никто не поверил. Только в ночь на 9 мая, когда Юрий Левитан зачитал по радио Акт о капитуляции Германии, сослуживцы высыпали на улицу и стали давать праздничные залпы. Все кричали, плакали, обнимались… Напрасно я сейчас пытаюсь придать этому вид какого-то повествования.

Только одно хорошее случилось за несколько лет войны – наше знакомство с будущим мужем. Встретились мы во время освобождения Керчи в 1944 году. Он и ещё несколько военных прибыли к нам в запасной полк, и все трое сразу стали за мной ухаживать. Михаил понравился больше всех. Я спросила, не осталось ли у него «на гражданке» девушки. Оказалось, когда его мобилизовали, девушка эта вышла замуж за полицая, чтобы её вместе с остальными жителями деревни не угнали в Германию.

Начальник штаба некоторое время наблюдал за Михаилом и его ухаживаниями издалека, а когда я стала проявлять взаимность, вызвал его на разговор. «Слушай, – говорит, – если у тебя к Галине что-то серьёзное, возражать не буду. А если побаловаться, не дури девушке голову». Знал ведь, что я сирота и что судьба у меня непростая – не хотел, наверное, чтобы я очередной раз в ней разочаровалась, и проявил отеческую заботу.

Но Михаил был настроен серьёзно и на следующий день сделал мне предложение. Ни о какой свадьбе в условиях военного времени речи не шло – просто расписались и накрыли стол для своих: начальника штаба, его жены и сослуживцев. Тем более, был двойной повод: меня как раз собирались наградить медалью «За боевые заслуги». Ну а дальше были Победа, демобилизация, жизнь на два города – украинский Мукачево и немецкий Пренцлау, дети и переезд в Гомель. Но это уже совсем другая история.